К. Багрянородный

ПРАВАЯ ИГРА КАК ИДЕЯ

Сделав в названии столь далеко идущее, хоть и не "программное" заявление, оговорим, сперва, что, собственно, мы подразумеваем в данном тексте под "правой идеей".

А под ней подразумевается прежде всего система ценностей, представляющая естественную, основанную на вековом фундаменте национальной жизни и веры, альтернативу основам складывающегося на протяжении последних столетий мирового порядка, альтернативу "глобальным", "западным" ценностям "свободного" капитализма, плоского гуманизма, "свободы равенства и братства" редакции 1789 г. Реакция "справа" как на наглую торгашескую самонадеянность и неоправданную аксиоматичность идей - столпов современного порядка, изгоняющих из мира чудо и радость, так и на всю мучительную фарисейскую фальшь и бессмысленность извращаемой и обесчеловечиваемой ими действительности, реакция на бюрократическое и экономическое принуждение, нехватку подлинной свободы, реакция личности на диктатуру "общечеловеческих" догм, бунт против царства денег и серой людской массы.

Таким образом, и это необходимо подчеркнуть, наша правая идея выступает не в качестве классификатора пристрастий и ориентаций в тесной области "политики", цели которой в современном мире вообще уже вряд ли выходят за рамки сиюминутной "конъюнктуры". Также не следует ставить знак равенства между правой идеей и "традиционализмом" или консерватизмом (в расхожем понимании этих слов) - мы выступаем не за возвращение в "золотой век", и не против достижений человеческого разума, скорее даже наоборот - против мертвого груза отживших свое, абсолютно мракобесных по нынешним временам, ценностей, тянущих нашу Родину и весь мир в омут застоя, энтропии, духовной гибели.

В данном очерке, рассматривая явление игры, мы увидим как наполняется новым смыслом идея правой альтернативы. Но данный взгляд отнюдь не навязывается как единственно возможный и обязательный к "употреблению". Это лишь одна из точек зрения, одно из решений проблемы правого мировоззрения, одно из соцветий "цветущей сложности".

* * *

Для начала рассмотрим общие признаки, позволяющие определить какую-либо деятельность как игру. Выдающихся исследователей феномена игры, знаменитый нидерландский культуролог Й. Хейзинга выделяет следующие признаки, ее характеризующие:

1) Она не бывает вызвана физической необходимостью и тем более моральной обязанностью. Она не есть какая-либо задача. Ей предаются в "свободное время". С превращением же игры в одну из функций культуры понятия долженствования, задачи, обязанности, поначалу второстепенные, оказываются все больше с ней связанными. Более того, все эти задачи и обязанности, принятые добровольно в рамках игры, в рамках прекрасного преувеличения, подобно рыцарскому обету, открывают дорогу свободе человеческой воли во всей ее красоте и мощи. Вот, следовательно, первый основной признак игры: она свободна, она есть свобода.

Поэтому неудивительно, что верность, например, получила широкое, почти полное воплощение именно в сфере аристократической и агональной воинской жизни ранней рыцарской эпохи, в высшей степени проникнутой духом игры (не зря Хейзинга вышел на "игровую" проблематику, увидел вселенскую значимость феномена игры изучая именно рыцарское самосознание). Верность - это преданность Родине, нации, лицу, делу или идее, не требующая дальнейших обсуждений причин этой преданности и не допускающая сомнений в ее постоянной обязательности. Рыцарский девиз о том, что честь - это верность - яркая и лаконичная иллюстрация прекрасного возвышения игрой эгоистичного языческого честолюбия в чисто христианскую ценность. Это позиция в сильной степени свойственная самой сути игры.

2) Принцип непосредственно связанный с первым, гласящий, что игра не есть "обыденная" или "настоящая" жизнь. Не будучи "обыденной жизнью", она стоит вне процесса непосредственного удовлетворения нужд и страстей. Более того, она прерывает этот процесс, открывает дорогу более возвышенному, прерывает мерное течение времени, преодолевает законы пространства и открывает врата чуда.

3) Смысл и течение игры заключены в ней самой. Игре сопутствует безусловная, неоговариваемая цикличность, повторяемость турниров, партий (ведь мало кому придет в голову отказаться от партии, например, в шахматы, под предлогом, что он уже как-то раз играл в эту игру).

Каждый, кто хоть немного знаком с трудами таких исследователей традиционного мировоззрения, как М. Элиаде или Р. Генон, не может не обратить внимание на то, сколь близки законы игрового пространства и времени с циклическими законами времени мифа, Традиции, сколь близки каноны игры к категориям религиозного сознания. И насколько разительно отличаются они от производных сознания, для которого изгнанную даже из сфер искусства и спорта игру, как и сопутствующие ей мистику, чудо, свободу пронизывающие все сферы жизни, заменила сухая рациональная идея прогресса, разрыв с прошлым, с живой и деятельной национальной памятью, линейное, не предусматривающее возвращение к прошлому даже на новом уровне, поступательное движение к неким якобы достижимым на земле идеалам (вернее сказать целям) типа "всеобщего равенства", экономического процветания ("чтобы не было бедных", "чтобы быть богатыми") и прочим химерам.

* * *

В средние века рыцарский идеал, целиком построенный на возвышенной игре, пронизывал весь мирской жизненный уклад. Идея благородной битвы, ведущейся по честным правилам, без звериной ненависти, зато с безмерным уважением к противнику, безраздельно господствовала во всех жизненных сферах, как никогда способствуя воспитанию и проявлению духовной силы личности. Как "первое деяние воинской и рыцарской доблести" прославлялся подвиг Архангела Михаила. Такие страсти как честь, слава, месть являлись в блистательных одеяниях добродетели и долга. Само понятие международного права, ныне, к глубокому сожалению выродившееся в смесь сомнительных махинаций и тупой квазипацифистской демагогии для ширпотреба, было предварено и подготовлено рыцарским идеалом прекрасной жизни согласно требованиям закона и чести.

* * *

Кроме связки "игра-свобода" и антитезы "игра-обыденность" необходимо остановится также на антитезе "игра-серьезность". Серьезностью, даже показной, напускной серьезностью (не исключающей отчаянного инфантилизма ее носителей) сейчас проникнуто все и вся, и именно этой системе противостоит правая идея. Мы видим, что словосочетание "игры патриотов" - в высшей степени актуально, напротив, "архисерьезный" подход к своей деятельности какого-нибудь записного "правого" патриота или "национального революционера" не может не вызвать смех, а объект насмешек превратить в органичное дополнение системы.

Кстати о смехе, веселости - спутниках игры: Хейзинга считал, что Аристотелево аnimal ridens (животное смеющееся) характеризует отличие человека от животного, пожалуй, еще точнее, чем homo sapiens.

И, по словам того же Аристотеля, "если хочешь быть серьезным - играй". Это кажущееся "противоречие" можно развеять, лишь вернувшись к проверенному веками утверждению, гласящему, что подлинных основ бытия можно достигнуть лишь сбросив себя маску высокомерной фарисейской серьезности и скептицизма, которые отгораживают человека от мира и неба стеной надуманных рациональных категорий, скептических "фактов" и "проверенных" законов.

Вместо добропорядочного прозябания в соответствии с последними, мы предлагаем сыграть с миром в честную, веселую и жестокую игру. Как уже можно было догадаться, по отношению к правилам игры всякий скептицизм неуместен.

В позднесредневековом словоупотреблении словесная пара "безумие и разум" довольно хорошо отвечала нашему различению игры и серьезности. Причем многие выдающиеся христианские авторы вставали на сторону "безумия", следуя изречению Тертуллиана "верую, ибо абсурдно". Пример - знаменитая "Похвала Глупости" Эразма Роттердамского, веселое произведение с глубочайшими, тонкими религиозными выводами, направленное как против католических схоластов, так и против фанатиков-пуритан, одинаково уверенных в своем разуме, и одинаково склонных к изгнанию из мира всякого чуда, картину близкую к чему мы и можем наблюдать сегодня. Заметим, что "Похвала Глупости" Эразма из Роттердама цитировалась в русских церковных источниках 16-17 вв. чаще чем какое-либо другое произведение западной мысли эпохи Возрождения, и чаще всего с нескрываемым одобрением.

* * *

Если раннее и высокое средневековье в Европе было отмечено бурным расцветом игры, отразившемся прежде всего в идеологии рыцарства, то позднее средневековье было чревато повсеместной деградацией игрового элемента, предварившей его последующее изгнание. Так, позднее рыцарство, уже уступающее поля сражений наемным ландскнехтам, выродилось в грубый фарс, роскошную напыщенную пародию, к которой, тем не менее, относились все более и более "серьезно". Утрачивая мощный жизненный инстинкт, уступая жизненное и идейное пространство денежным мешкам третьего сословия и их идеологам, "последние рыцари" мертвой хваткой утопающего хватались за внешние игровые формы прежних веков. Эта выхолощенная псевдоигра по инерции еще господствовала в умах европейской элиты какое-то время, но становилось все меньше и меньше способных поставить на ее кон свою жизнь. Зато неизмеримо возросли ряды предпочитавших с невиданной ранее жестокостью умирать и убивать за деньги или абстрактные коллективные "идеалы" (типа сектантских), серьезность которых под вопрос естественно не ставиться, такой вопрос сразу же "выключил" бы их.

Именно тогда появляется, например, такое уродливое явление, с полным основанием названное Ф. Ницше одной из "псевдоморфоз" христианства, как основанный в первой половине XVI в. орден иезуитов. Монашеский орден, призванный бороться с другими противниками игрового элемента - адептами нарождающегося "духа капитализма" пуританами-протестантами и сам превратившейся в их еще более "серьезное" подобие. Основатель ордена - баск Игнатий Лойола, до тридцати лет бредивший рыцарскими романами и ведший образ жизни странствующего рыцаря, пропитанный тем выхолощенным "серьезным" духом рыцарства, который был свойствен последним десятилетиям "Осени средневековья". После тяжелой травмы ног, не позволившей ему больше седлать коня и носить модные при испанском дворе сапоги, Игнасио, не найдя лучшего выхода своим порывам, превратился в религиозного фанатика. Но, сочтя уединенный и аскетичный путь к Богу в монастырских стенах слишком "несерьезным", он с присущей ему кипучей энергией принялся за строительство ордена "воинов христовых", коллективная (напомним, что эпоха свободно "играющей" рыцарственной личности кончалась) цель которых была как это ни странно - власть мирская, борьба за расширение и силу папской курии.

Отметя как "бесполезные" строгие посты, аскетизм и нестяжательство, зато изобретя стройную систему "проблализма", морального кодекса, сводящегося к максиме "цель оправдывает средства" (поразительно близкого, к примеру, моральной "философии" американского "Иллариона" - Б. Франклина, считавшего что из скота добывают сало, а из людей - деньги) "личный корпус" папы занялся изощренными тайными интригами (ориентированному на честную игру рыцарю могущими разве что присниться в кошмарном сне), братья-иезуиты просачивались ко дворам европейских монархов (где часто встречали однозначный отпор не забывших рыцарские ценности королей, таких, например, как ревностный католик Филипп Испанский), плели разветвленную конспиративную сеть (в которую были включены, помимо братьев, целый ряд мирских агентов и осведомителей, от военачальников до уличных девок и бродяг).

Известно, например, что польская интервенция в России времен смуты, авантюристы - "Лжедмитрии", как и последующие русско-польские войны - во многом плоды интриг "ордена Иисуса", желавшего раздавить "схизматиков", бросить к папскому престолу еще одну епархию. Другой способ достижения коллективной цели иезуитов (всемирной папской власти) - деньги. Так, в инструкциях братьев описывались тонкие психологические приемы, с помощью которых можно было заполучить богатые пожертвования. Особое внимание, например, следовало обращать на сочувствующих ордену богатых вдов с одной или несколькими дочерьми - советовалось основательная, изощренная промывка мозгов, чтобы мать заставила дочерей "побоями, угрозами или иными средствами" уйти в монастырь, дабы впоследствии все имущество семьи перешло по завещанию к иезуитам.

* * *

Знак рождения новой, "серьезной", "просвещенной", буржуазной Европы - становление системы строгого (но стерильно безопасного), рационального, дисциплинарного обучения будущей элиты, которое, кстати, тесно связано с орденом иезуитов, впервые поставивших его на широкую ногу. Плод упадка европейского сознания, претендовавшего на абсолютную серьезность - жестко и рационально регламентированные образовательные (в основном) и пенитенциарные учреждения, под девизом которых, "надзирать и наказывать" по мнению М. Фуко взрастал современный запад. Калечащая психику ребенка и подростка, всецело созданных для игры, палочная дисциплина, строжайший, поминутно рассчитанный распорядок дня, унизительные обычаи, строго обязательные для всех и не оставляющие место свободному выбору, претендующие на полное подчинение тела и души рациональному своду правил, прусская палочная дисциплина солдат-роботов милитаризма (о доблестном свободном рыцарстве уже и не вспоминаем), и "Боже упаси - только не игра" - именно на таком фундаменте построена современная Система, забывшая, то, что знал уже Платон: что не человек, но "только Бог достоин всей этой блаженной серьезности".

Система, от высших принципов, обратившая взор к низшим, почти зоологическим, когда наказывается не преступление как таковое, но сам человек, упорядочивается поведение особи, выбивающейся из общего муравьиного распорядка жизнедеятельности популяции, опирающееся на лицемерное новое правосудие, вершители которого "как будто стыдятся наказывать, что, впрочем, не всегда исключает усердие. Чувство стыда постоянно растет: вокруг этой раны кишат и быстро множатся психологи и мелкие чиновники от моральной ортопедии" (М. Фуко).

Нынешняя ломающая личность система наказаний, плодящая миллионы новых преступников, современная западная образовательная система - это должно быть преодолено игрой, и выстроено ею совершенно на новых основаниях.

* * *

Последовательному изгнанию подвергается и такой специфический момент игры, как сознание условности установленных правил поведения, т. е. произвольности, недетерменированности - иными словами, допущение возможности иного выбора. В своем авторитаризме современное "демократическое" общество не приемлет этот важнейший элемент социальной жизни, стремится свести на нет его проявления, подчиняя все гнету серьезного. И фальшь "демократической" демагогии, утверждающей, что, современное общество, напротив, наиболее "свободное" и "открытое" из всех существовавших лишь оттеняет гнет "демократической" диктатуры, лишающей человека возможности подлинного, радикального выбора, шага в ту или иную сторону от линии всеобщей посредственности.

Нет возможности выбора, ты не можешь быть ни холоден, ни горяч, только мертвенно "толерантен" ко всему, кроме собственного желудка и других органов, в противном случае - общественный остракизм, забвение и одиночество, чудовищный гнет массы, а то и морально упорядочивающее твою душу и тело учреждение. Но вспомним известные всем слова Откровения Иоанна Богослова о "теплохладных": "Знаю дела твои; ты ни холоден, ни горяч; о если бы ты был холоден или горяч! Но так как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих".

Вообще усредненность, "равенство", всепожирающая энтропия - основные черты "западной" системы ценностей, правую "игровую" альтернативу которой мы стремимся обрисовать. С. Аверинцев обратил внимание, что если в русской культуре между Добром и Злом нет промежуточной области, русская духовность делит мир не на 3, а на 2 - удел света и удел мрака, то на Западе между Добром и Злом, между светом и тьмою, живет по своим законам "естественный" мир, область государства и права, в которой действуют нормы учтивости и контракта.

* * *

Отсюда можно вывести корни идеи "общественного договора" как источника земной власти, которая восходит к трактатам уже знакомых нам отцов-иезуитов (создавшим в XVII в., кстати теократически-коммунистическое государство индейцев под своим "монашеским" (верх абсурда!) руководством в Парагвае). И эта обезглавливающая рациональная идея "общественного договора" - идеологический фундамент западных государств со времен французской буржуазной революции, приземляющий "заключивших" его личностей до уровня шестеренок, либеральных атомов, равных друг другу в своей безответственности, а значит полностью обезличенных. Но, не обладая достаточной приближенностью к жизни, чтобы реализовать свою зловещую миссию полностью, "общественный договор" лишь становится прикрытием для низких махинаций бесчестных торгашей-олиграхов и прочих хищников. И нынешнее "конституционное государство", сам идеал общественного договора, который пытались реализовать даже в масштабе планеты, когда нация (в "гражданском" ее понимании) приравнивается к либератному атомизированному индивиду (ООН), - еще один враг игры. Следовательно, можно прислушаться к словам Э. Юнгера, призывавшего преодолеть "первородный грех" общественного договора величественной игрою Нового национализма.

* (общественный договор - это не правило игры! - сей рациональный "контракт" можно, как и любой другой договор, в любое время расторгнуть, и перезаключить на новых условиях. Логический прием "доведения до абсурда" проводит Э. Юнгер ("Рабочий"): "Любое возможное отношение можно расторгнуть. Следовательно, один из идеалов этого мира оказывается достигнут тогда, когда индивид сможет сам отказаться от своей половой принадлежности, то есть определить или изменить ее посредством ее простой регистрации". В 30-х гг., когда писался "Рабочий", еще не верилось - теперь - почти сбылось, однополые браки уже узаконены во многих западных странах, в том числе и на родине Юнгера.

* * *

На современном Западе человек не ставит свою жизнь на кон доблестным рыцарским выбором, не присягает на верность - нет, он должен здесь "заслужить" милость Бога деятельным трудом в земной жизни, и это своего рода "индустриальная религия", поскольку труд превращается в функционирование как самоцель. Таким образом труд как самоцель - еще одна антитеза игре.

Так, например, русский работает, чтобы отдыхать, американец отдыхает, чтобы работать. Янки может 6 месяцев в году жить в прибрежном поместье, но при этом мучаться, что он "не на своем месте", что "положение обязывает". Задыхаясь в таком абсурдном "порядке вещей" все больше американцев начинает себя вести как трудные подростки (см. "Бойцовский клуб").

Цель индустриального общества в действительности обернулась производством вещей и зависимостью человека от них. Изобилие растет вместе с ценами, что приводит к необходимости постоянных расчетов, к нормированию рабочей и нерабочей деятельности личности; люди становятся рабами проблемы постоянного измерения ценностей через их практическую полезность. Сталкивание индивидуалистических интересов - неизбежность коллективного регулирования, большая степень принуждения, ограничение свободы личности.

На последнем нельзя не остановиться, уж больно контрастно противоречит образ "свободного", "открытого общества", рисуемой современной всемирной масс-медиа пропагандой с реальным отсутствием свободы. Не будем изобретать свой велосипед и обратимся к критике современных "свобод" Ж. Бодрийяра:

"Все наши категории вошли, таким образом, в эру неестественного, где речь идет не о желании, но о том, чтобы заставить желать, не о действии, но о том, чтобы заставить делать, не о стоимости, но о том, чтобы заставить стоить (как это видно на примере любой рекламы), не о познании, но о том, чтобы заставить знать, и, наконец, последнее по порядку, но не по значению - не столько о наслаждении, сколько о том, чтобы заставить наслаждаться. И в этом - большая проблема нашего времени: ничто не является само по себе источником наслаждения - надо заставить наслаждаться и самого себя, и других". Как видим, рационально-тоталитарная система принципов принуждения, аналогичная принципам "надзирать и наказывать" достигла высшей степени изощренности.

И само действие уже "имеет меньше значения, чем тот факт, что оно было произведено, индуцировано, вызвано, внушено, оснащено. Вместо познания должно остаться лишь подчинение необходимости познавать, вместо речи - подчинение необходимости говорить, т. е. акт коммуникации. У действия остается лишь результат…". Наблюдайте, антитеза вольной игре расцвечивается все новыми, мрачными красками.

Рассмотрим любопытную сравнительную таблицу, составленную Г. Каном и А. Винером, показывающем разницу самосознания нынешней мировой "элиты" и элиты древнеримской:

Характеристика

Американский средний класс

Римская аристократия

Равноправие человека

Аксиома

Абсурд

Взгляд на мир

Оптимизм

Пессимизм стоиков или эпикурейцев

Бедность

Порок

Базовая добродетель

Достоинство

"Зазнайство"

Базовая добродетель

Национальная память

Крайне короткая

Крайне долгая

Все отнесенное к "римлянам" с полным основанием можно отнести, например, к средневековому рыцарству, недаром Генрих V Английский, по словам хрониста, "усердно поддерживал правила рыцарства, как это некогда делали римляне".

И тогда можно понять слова В. Розанова: "Если взять современное общество, всех этих "клубистов", спортсменов, Добчинских, журналистов: то в них ни капельки римского и римлян. Это совершенно новая порода людей, какой-то порядочной сволочи, для которой, ей-ей, потребовался новый "незаконный день творения", восьмой день".

* * *

Таким образом, учитывая крайнюю размытость теперешних идеологических, политических и культурных категорий, игра во всеобъемлющем понимании этого слова, может быть воспринята как одна из платформ, систем координат для формирования альтернативной правой идеологии, способной объединить в рамках единого культурного поля самые разные направления, иногда даже вопреки внешним атрибутам позиции последних.

Так, с успехом могут быть использованы глубинные "игровые" построения Хейзинги. Внешне, на словах нидерландский мыслитель выступал за рациональный подход ко всем политическим проблемам, против любой мистики и волевых решений, сторонника космополитизма. Но, тем не менее, множество параллелей можно провести от его трудов, например, к работам близкого к национал-социализму "консервативного революционера" О. Шпенглера, вопреки словам самого Хейзинги, характеризовавшего их как "противные разуму", а, следовательно, опасные и зловредные. С правыми в старом политическом понимании могут сомкнуться "левые" - такой "левый" мыслитель как Г. Маркузе, например, четко противопоставляет естественное игровое начало авторитарному принуждению со стороны обесчеловеченных организационных структур бюрократического буржуазного государства.

И мы дождемся времени окончательного торжества благословенной серьезности и основательности, которые будут вновь рождены игрой и "на место массового безликого счастья" придет "право суверенной личности как части народа", "на место равенства - внутренняя ценность", "на место механических выборов - органическое воспитание вождя, на место бюрократического принуждения - внутренняя ответственность истинного самоуправления" (Эдгар Юлиус Юнг).

* * *

В заключение следует подробнее прокомментировать это самый процесс рождения спасительной игрой подлинной серьезности бытия (можно использовать яркую формулу Ф. Ницше "рождение трагедии из духа музыки"). Для этого привлечем одно из наиболее значительных произведений русской литературы - роман "Братья Карамазовы" Ф. М. Достоевского. Альтернатива Великому Инквизитору, символизирующему тоталитарную власть "надзирать и наказывать", развертывается в понятиях эстетической теории, которую Шиллер (переработанными заимствованиями из его произведений насыщен роман Достоевского) выдвигал в качестве своей альтернативы сухому рационализму Французской революции, но которую сам он так и не сумел в полной мере воплотить во всех своих драмах.

В "Письмах об эстетическом воспитании человечества" (1794-1795) Шиллер утверждал, что как рациональное, так и чувственное начало представляют собой необходимые компоненты личности вполне развитого человека, однако порознь являются ущербными… Пытаясь их сообразовать, нельзя полагаться на какие бы то ни было абстрактно-философские формулы, так как это неизбежно приведет к одностороннему преобладанию рационализма. Напротив, требуется воспринять эстетическое воспитание, развивая в себе инстинктивную потребность в игре (Spieltreib). Дети, которые по ходу дела создают правила игры и спонтанно разрешают свои затруднения, не нуждаются в формальных ограничениях и навязанных правилах, предлагают тем самым рецепт гармонизации сумбурного взрослого мира. (Вспомним: "…если не будете как дети, не войдете в Царство Небесное" (От Матфея, 18:3)). Человек был создан не затем, чтобы подавлять, но чтобы воплощать свое чувственное начало в игре, порождаемой любовью; она служит "лестницей, поднимаясь по которой, человек обретает подобие Божие". И из трех братьев Карамазовых лишь пылкому Дмитрию дано преодолеть и разрешить диалектическое противоречие между простодушной верой Алеши и блистательным рационализмом Ивана. Не случайно главный христианский персонаж роман старец Зосима (представляющий, в свою очередь, четкую альтернативу "серьезнейшему" фанатику Ферапонту) заранее поклонился в ноги Дмитрию, как бы заявляя, что самому Господу угодны такие люди.