А. Н. Савельев

 

Европейская альтернатива либерализму: "консервативная революция"

 

"Консервативная революция" - течение преимущественно германской мысли в начале ХХ века, особенно интересно для современной ситуации, поскольку во многом тождественно тем умонастроениям, которые развиваются в "Веймарской России".

Во многом стиль и содержание "консервативной революции" предопределил Освальд Шпенглер, предъявив "прусский социализм" как особую модель государственного устройства и национального менталитета. Социализм понимался скорее как "социальность" - способность к общности, берущая свое начало с традиции. Разнообразные интересы утрачивают противоречия в служении нации высшей идее. Личности должны служить целому - государству. Жертва личным интересов в пользу общности заявляется Шпенглером как исконная прусская добродетель, противопоставленная партийным антагонизмам Веймарской республики (английскому либерализму и французской демократии) и марксистскому нигилистическому социализму. Революцию 1918 года Шпенглер и его единомышленники считали предательством, поражением в непроигранной войне, требующим реванша.

Шпенглер, как и многие из тех, кто примыкал к "консервативной революции", решительно отделяли себя от примитивных биологизаторских концепций расы и нации. Шпенглер утверждал, что раса предопределяется не костным строением, а плотью, которая облекает скелет, и в свою очередь неразрывно связана с неким пониманием времени и судьбы - движением. Что же касается нации, то в ее основе лежит идея и культурная общность народа. Кроме того, нациями могут быть лишь те народы, существование которых составляет всемирную историю. Духовный аспект нации представляет ее как общность исповедников, союз знающих путь к спасению. Таким образом нацию формирует культура и история, составляющие национальную идентичность.

Одним из основоположников "консервативной революции" был Артур Меллер (Меллер ван ден Брук). Его концепция государства, как и у Шпенглера, была основана на уважении к той традиции, которую Пруссия распространила на всю Германию, сцементировав разрозненные государственные образования в мощную державу - прусский государственный инстинкт преодолел аморфность немцев. Прусский стиль как самоотречение человека во имя высших ценностей объявляется Меллером образцом, исходя из которого должно происходить воспитание немецкой нации - "национализация" немецкого сознания и соединение культуры и политики. Романтический нерв "пруссизма" означал, что для него есть и общемировая перспектива - наполнение немецкой сущностью всего мира. Глубокую аналогию с русской философской традицией можно усмотреть в меллеровском национал-универсализме - немцам их духовный склад предписывает осваивать другие культуры и заимствовать из них лучшее, применяя для становления немецкого самосознания. Не случайно Меллер увлекался произведениями Достоевского и ценил морально-духовные качества русского народа.

Романтический универсализм Меллера сочетался у него с тезисом-призывом, который в равной мере относился к немцам и русским: "стать русскими во-первых и прежде всего", "стать немцем во-первых и прежде всего". Решение этой национальной и патриотической задачи, по мысли Меллера, имеет огромную ценность для Европы в целом, которая тем самым будет избавлена от пагубного влияния ценностей Запада, разлагающих органическую целостность народов. Меллер считал, что немцам не достает русской духовности, которая должна стать дополнением к собственно немецкой духовности и противовесом западничеству.

Антизападничество "консервативной революции" выразилось у Меллера в учении о противоборстве молодых и старых народов - молодые восточные народы противостоят погрязшим в индивидуализме западным. Молодые народы, проявляя большую способность к развитию начинают претендовать за территории утративших активность старых нардов. У молодых народов Европы, таким образом, возникает природное право на жизненное пространство, которое им должны уступить старые народы.

Стержневой идеей "консервативной революции" является соединение политики и культуры, позволяющее придать глубокий смысл, одухотворить и эстетизировать политику, все больше превращающуюся в игру низменных страстей. Одновременно полифония национальной культуры должна способствовать воссозданию национального единства и соединению естественных противоположностей. "Нация подразумевает общность ценностей, а национализм - сознание значимости этих ценностей". Националистическая идея "быть друг для друга прежде всего немцами" отражает противопоставление западной системе ценностей, видевшей в человеческих отношениях причины для разделения по классам, партиям, сословиям и племенам. В этом противопоставлении родилась идея синтеза национализма и социализма в "третьем Рейхе". При этом универсалистская идея "жить не только для себя" продолжала универсалистско-экспансионистские замыслы по адресу народов, заинтересованных только собственным Я.

Необходимо понимать, что экспансионизм Меллера носит ответных характер - является реакцией на Версальский мир и навязанную немцам либеральную демократию. Такой демократии Мюллер не принимает, предпочитая ей традиционную форму участия народа в собственной судьбе - через преемственность, корпоративные связи и местное самоуправление. Народное единство - вот суть настоящей демократии в противоположность либерально-индивидуалистической концепции. "Либерализм убивает культуру, разрушает отечество, он означает конец человечества". Только в Германии, где не было националистического противовеса, либерализм, как полагает Меллер, был принят всерьез - с его помощью пытались избавиться от комплекса неполноценности по отношению к Западу. И в этом горьком выводы мы можем угадать и свою собственную нынешнюю ситуацию - сегодня именно в России либерализм не знает никаких пределов и всего его убийственные фантазии воплощены в жизнь.

Меллер выступал не только как критик либерализма, но и как яростный противник марксизма, который считал плодом либерального опошления социалистических идей. Лишенный национальный корней социализм приобретает чуждые формы: "Там, где народ обладает сильной политической традицией, там против Маркса вся двутысячелетняя европейская история. Марксизм утвердился лишь в юных мягких и безвольных народах, не осознавших своей миссии, в немецком и русском народах". Между тем, русские выиграли революцию, став политической нацией и остановив Запад, а немцы революцию проиграли. Так считал Меллер, вероятно, различая в политике большевиков нечто вовсе немарксистское и уж наверняка - нелиберальное.

Противник марксизма, либерализма и капитализма Меллер требовал обращения к консерватизму, привития консервативного мировоззрения всем немцам, образования "третьей партии" - партии всех национально мыслящих немцев. И в нашей российской действительности надежда на "третью силу", которая все никак не сгустится из политического хаоса, доходит до болезненности и порой воплощается в болезненные же формы политической активности.

Еще одним из ярких представителей "консервативной революции" является Эрнст Юргер, чья концепция государства формулировалась в энергичном противопоставлении обществу бюргерского типа: "Общество - это государство, сущность которого стирается в той степени, в какой общество подгоняет его под свои мерки. Этот натиск обусловлен бюргерским понятием свободы, нацеленным на превращение всех связующих отношений ответственности в договорные отношения, которые можно расторгнуть". Бюргерской свободе Юнгер противопоставляет свободу, соединенную с государственным порядком: "То качество, которое прежде всех остальных счи-тают присущим немцу, а именно порядок, - всегда будут ценить слишком низко, если не смогут усмот-реть в нем отражение свободы в зеркале стали. Пос-лушание - это искусство слушать, а порядок - это готовность к слову, готовность к приказу, пронзаю-щему подобно молнии от вершины до самых корней. Все и вся подчинено ленному порядку, и вождь узна-ется по тому, что он есть первый слуга, первый солдат, первый рабочий. Поэтому как свобода, так и порядок соотносятся не с обществом, а с государством, и образцом всякой организации является организация войска, а не общественный договор. Поэтому состо-яния предельной силы мы достигаем только тогда, когда перестаем сомневаться в отношении руководст-ва и повиновения. Нужно понимать, что господство и служение - это одно и то же.

Юнгер - певец органической жизни, полной опасностей, стихии и мужества. Подлинная жизнь для него носит черты героического и аристократического характера, но не индивидуалистического, а орденского типа. Масса в условиях современности становится беспомощной, и только дисциплинированный орден, соединивший в себе людей с определенными качествами и готовых к самоотречению, может быть успешен в политике, войне, экономической борьбе. Не смягчения, а обострения противоречий требовал Юнгер в своей доктрине политизации жизни: "…новый образ мира намечается не в размы-вании противоположностей, а в том, что они стано-вятся более непримиримыми и что каждая, даже самая отдаленная область приобретает политический характер". Он предрекал, что мир вступил в эпоху конфликтов, побеждать в которых будет техническая мощь и неустанный труд рабочего-делателя. Жизнь в эту эпоху требует тотальной мобилизации и тотального государства.

Национал-социализм Юнгер противопоставлял либеральному капитализму и большевистскому социализму. Национал-социализм виделся как общность интересов нации, как интегральный национализм, во многом противоположный "старому" национализму вильгельмовской эпохи и ее ценностям. Новый национализм родился в окопах первой мировой войны и требовал иного состояния нации, в котором порядок является потребностью и учреждается нацией в виде авторитарного, тотального государства.

Как и другие представители "консервативной революции", Юнгер стоял на позициях национал-универсализма, во многом аналогичного русскому мессианизму. Он полагал, что новый национализм должен явить миру такую нацию, которая превзойдет понятие Европы и сделает немцев ведущей силой в мире. Консервативная революция должна превратить немцев в империю работников-деятелей, живущих в мире современных машин. Образ труженика-немца, предстающего в текстах Юнгера как новый тип человека, заставляет вспомнить героев произведений Андрея Платонова, столь же органично врастающих в современное производство. Всюду фабрика, массовое производство требует вполне определенной организации государственного управления, которое не может отдать производство на вольные ветра рыночных стихий с их узко-частными задачами и оторванностью от общенациональных интересов.

Близким другом Юнгера был Карл Шмитт, вложивший антилиберальный пафос "консервативной революции" в строгие юридические формулы. В своем главном труде "Понятие политического", Шмитт прямо противопоставил национальное единство либеральной доктрине: "Систематическая теория либерализма касается почти исключительно только внутриполитической борьбы против государственной власти и дает ряд методов сдерживания и контроля этой власти для защиты индивидуальной свободы и частной собственности, для того, чтобы сделать государство "компромиссом", а государственные учреждения - "клапаном", а в остальном "уравновешивать" монархию демократией, демократию - монархией". "Политическое единство должно в случае необходимости требовать, чтобы за него отдали жизнь. Для индивидуализма либерального мышления это притязание никоим образом недостижимо и не может быть обосновано".

Как Меллер и Юнгер, Шмит отрицает плодотворность бюргерской безопасности, особенно опасной для общества в эпоху войн и революций: "…политическое понятие борьбы в либеральном мышлении на стороне хозяйственной становится конкуренцией, а на другой, "духовной" стороне - дискуссией; место ясного различения двух разных статусов: "войны" и "мира" заступает динамика вечной конкуренции и вечной дискуссии. Государство становится обществом, а именно, на одной стороне, этически-духовной, - идеологически-гуманитарным представлением о "человечестве"; на другой же стороне - экономико-техническим единством единой системы производства и обращения. Из совершенно очевидной, данной в ситуации борьбы воли к отражению врага, получается рационально-конструированный социальный идеал или программа, тенденция или хозяйственная калькуляция. Из политически соединенного народа получается на одной стороне культурно заинтересованная публика, а на другой - частью производственный и рабочий персонал, частью же - масса потребителей. Из господства и власти на духовном полюсе получается пропаганда и массовое внушение, а на хозяйственном полюсе - контроль".

Важнейший теоретический шаг, который совершил Шмитт - отделение консерватизма от романтики. Направление мысли романтиков он увязывал с политической конъюнктурой, а романтический субъективизм - чертой современной буржуазии. Действительно, современный т.н. "либеральный национализм" представляет собой именно такую форму романтизированных либеральных принципов, в которых то и дело начинают звучать иные настроения - романтикой либерализм пытается заглушить в себе самом тот ужас, который наконец-то охватывает его от лицезрения самим же либерализмом учиненного разгрома всех государственных и общественных институтов.

Другим важным теоретическим достижением Шмитта стало разделение демократии и либерализма, которое видели и многие либералы, ставившие проблему готовности народа к демократии. Шмитт и его единомышленники, напротив, полагали, что демократия возможна всегда, а либерализм - лишь в периоды упадка. Действительно, античность представляет пример нелиберальной демократии, а современная Европа (а Россия - в предельно карикатурной форме) - недемократического либерализма.

Видимое соединение либерализма и демократии, полагает Шмитт, возникает с введением всеобщего избирательного права. Между тем, либерализм интересует не нация, а свобода личности. Поэтому буржуазное общество становится над государством, превращая его в слугу. (Как тут не вспомнить симптоматичный ответ Президента РФ на переписи 2002 года о роде занятий: "обслуживающий персонал". По контрасту с аналогичным ответом Государя-императора Николая II: "хозяин земли русской".)

Наиболее важно с теоретическое достижение Шмитта - вскрытие смысла политического как противостояния "своего" и "чужого", очищавшее политическую теорию от уловок и недомолвок либеральной мысли. Политический суверенитет значит способность определять кто есть "враг". Консенсусно-договорная теория нации, как и теория политики вообще, завела многие страны и народы, не говоря уже об ученых-обществоведах, в непролазные дебри перманентного кризиса. Понимание политического, данное Шмиттом, показывает политикам и мыслителям ясный и четко обоснованный выход из этого плачевного состояния.

Антипарламентским пафосом проникнуто учение Шмитта и его единомышленников, названное "децизионизмом". Децизионизм придавал ценность политическому и правовому решению как таковому - вне зависимости от его обоснованности более высокими нормами права или традициями. Этим оказывалось противодействие бездеятельности и параличу власти Веймарской республики, которая оказывается хуже диктатуры, способной к принятию решений перед лицом радикального зла (Донсо Кортес). Децизионисты считали, что парламентская дискуссия лишь запутывает компромиссами, затрудняет решение или вообще не допускает его, а либерализм не в состоянии сформулировать, чего же он хочет. Тот же порок видит Шмитт и у романтиков, превращающих процесс выработки решения в вечный разговор. Шмитту ближе де-местеровское рассмотрение государства и Церкви как институтов, принимающих решения как если бы они были безошибочными.

Еще одним ярким представителем течения "консервативная революция" был Эдгар Юлиус Юнг. Объектом его критики была не только Веймарская республика, но и в целом буржуазная система власти большинства, в которой политика подчиняется посредственности и не в состоянии продуцировать лучшие решения. В процессе консервативной революции, по мысли Юнга, должно состояться замещение принципа равенства принципом ценности, классового подхода - корпоративным, выборов - системой воспитания вождей, бюрократического режима - системой местного самоуправления.

Общий мессионистский порыв немецких мыслителей затронул и Юнга, который прямо связал грядущую эпоху с новоевропейской империей во главе с немецким народом. Духовное лидерство немцев в Европе для Юнга бесспорно. (Только русскую душу Юнг признавал равноценным явлением, но видел в ней также и отсутствие порядка и завершенности - того, что делает немецкую душу сердцевиной европейской культуры.) Именно немцы должны спасти европейские народы от либерализма, дать образцы нового мышления и вернуть центр Европы в Германию. Причем ключевым институтом в этом процессе Юнг считал государство: "Также как для французов нация является священным понятием, точно так же для немцев - государство. Для немцев государство - это олицетворение тяги к совершенству…".

Юнг видит ценность в средневековом порядке жизни - прежде всего, в абсолютизме и тех ограничения, которые абсолютизм накладывал на аппарат управления. Свержение абсолютизма не дало реальных свобод, отделив государство от нации. В результате либерализации государство взяло на себя задачи общества и превратилось в "государство подаяний", благотворительное заведение, живущее неорганической жизнью. Преодоление этого положения дел возможно только возвращением захваченных государством функций сословным корпорациям, которые и представляют собой нацию.

В отличие от других представителей "консервативной революции", Юнг не считал диктатуру способной решить ключевые проблемы нации. Воссоздание органичного государства требует планировать диктатуру только на завтрашний день, но никак не на послезавтрашний, считал Юнг, допуская, таким образом режим чрезвычайного положения, без готовности к которому не может обойтись ни одно государство. Но в нацизме Юнг видел гремучую смесь марксизма и либерализма - экстремистскую концепцию государства. За что и поплатился жизнью в "ночь длинных ножей" 30 июня 1934 года.

В наиболее четкой форме доктрина "консервативной революции" была изложена уже после того, как это течение мысли стало только историческим багажом человечества - в послевоенной книге Юлиуса Эволы "Люди и руины". Революционная воля к действию и консервативно-охранительная воля к органическому бытию соединились у Эволы в простой и ясный тезис: "В "революционной" защите и "сохранении" нуждается общая концепция жизни и государства, основанная на высших ценностях и интересах, превышающих уровень экономики, а вместе с ним все, что поддается определению в понятиях экономических классов". Сверхгосударственное единство нации требует от консервативного революционера сохранения верности принципам, а не учреждениям и устоям прошлого. Живая, динамичная традиция не может быть скована покорным конформизмом.

В идее Эволы об абсолютном решении, которое возникает, когда уже никакие компромиссы и уступки невозможны и обнажается сущность политического организма, угадывается развитие мысли К.Шмитта о способности к объявлению чрезвычайного положения как главного признака политического суверенитета и идея де Местера об абсолютном характере власти. Между тем, увлекшись красотой абсолютного, Эвола перестает видеть слой насущного, за эсхатологией теряет онтологию, а вместе с ней и политическую актуальность своей позиции.

Эвола восстанавливает в правах сакральность власти. Тайна власти - это тайна Ордена, мужского союза. Демос, прорвавшийся в политику в виде массы, погрязший в материальности, разрушает эту тайну. В этом смысле никакая форма "социализма" не может быть принята как государствостроительная. И Эвола отвергает и демократию, и социализм - чего не было у немецких консервативных революционеров. Двигаясь дальше, Эвола перешагивает и через национализм: "Понятия нации, родины и народа, несмотря на нередко окружающий их романтический и идеалистический ореол, по сути принадлежат не политическому, а натуралистическому и биологическому уровню, и соответствуют "материнскому" и физическому измерению данной общности. Почти все движения, признавшие за этими понятиями первостепенную ценности, отвергали или по меньшей мере ставили под сомнение идею государства и чистый принцип верховной власти".

Выбрасывая романтизм в дверь, Эвола впускает его в окно - укрепляя свой романтизм снижением значимости национального, он разжижает его абсолютизацией чрезвычайного, в котором принцип верховной власти скрыт до поры до времени - до того момента, когда меч должен быть извлечен из ножен. Эвола же предлагает размахивать им беспрерывно, побуждая нации склонять голову перед идеей подданства и служения.

Нация для Эволы чего-нибудь стоит, если имеет политическое ядро, соединяя ее с высшими принципами. Политическое в нации есть особая "благодать", которая в состоянии преодолеть не только географическую, но и узко-этническую предопределенность национальной судьбы. Демократия же, впуская в душу нации женственное начало, превращает жизнь нации в партийные лозунги - нация вырождается вместе с политикой, государство отождествляется с обществом.

Эвола, абсолютизируя аристократический принцип, забывает о почве, без которой жизни верховного принципа не может быть воспроизведена, как мужское не может быть воспроизведено без женского. В то же время, соглашаясь принять и принцип нации, Эвола верно указывает на тот факт, что нация в этом случае почти тождественна иерархически организованному Ордену, который в состоянии преодолеть натуралистические предопределения.

Принцип иерархии становится ключевым в понимании нации, который Эпола излагает по схеме Поля де Лагарда: "Быть просто "человеком" - это меньше, чем быть человеком в рамках данной нации и данного общества; последнее же в свою очередь меньше, чем быть "личностью", то есть обладать качеством, изначально предполагающим переход на более высокий уровень, нежели просто натуралистический и "общественный". В свою очередь личности также составляют особую категорию, в которой происходит последнее различение сообразно степеням, функциям и качествам, в соответствии с которыми, вне общественного и, образно говоря, горизонтального уровня, вертикально определяется собственно политический мир со свойственным ему членением на сословия, функциональные классы, корпорации и частные союзы. Это обособленные группы слагаются в пирамиду, на вершине которой должны стоять типы сравнительно близкие к абсолютной личности - что означает высшую степень собственной реализации и, как таковое, является целью и естественным центром тяжести всего целого". И эта высшая позиция - одновременно и высшее проявление принципа безличности, где личная исключительность и гениальность отступают на второй план. Это значит, что идея политической нации у Эволы все-таки пробивается и сквозь доминанту властных отношений. Именно на вершине пирамиды, где все особенности иерархий исчерпаны, нация воплощается в безличной личности и сама есть личность нации. Нация, по сути, остается верховным принципом.

Эвола повторяет романтическую идею единства Европы, подчеркивая национал-универсализм консервативно-революционной концепции: нация есть нечто большее в сравнении с человечеством. Но чтобы быть этим "большим", нации требуется внутренняя иерархия.

Разумеется, все мысли Эволы находятся в прямом противоречии с либеральной доктриной, которая для каждого человека остается чисто внешним образованием безо всякого высшего смысла и является ограничением свободы, а не собственно свободой. Поэтому и порядок в либеральном государстве может устанавливаться только насилием и угрозой. В этом смысле либерализм ничем не отличается от тоталитаризма, также лишенного духовных основ единства и стремящегося к стиранию естественных иерархий. Эвола повторяет тезис о близости демократии и тирании, столь явно и грубо воплотившийся в современной практике современной России.

Идеология консервативной революции окончательно сформировала иерархию ценностей национального и государственного строительства при сочетании традиционалистского подхода и понимании динамики современных социальных изменений. Вершина ценностной иерархии занято нацией, национальным единством. Государство становится инструментом этого единства. Общество как совокупность изолированных индивидов или группировок со своими частно-групповыми интересами рассматривается как подчиненное государству. Такой система соответствует национальная форма демократии, очищенная от либерализма, и сословно-корпоративная иерархия, вершину которой занимает военная аристократия, подчиняющая себе госаппарат, который в интересах нации регулирует частно-капиталистические институты, сословные и общественные объединения.

Сообразно ситуации концепция консервативной революции допускает также и национальную форму диктатуры (или чрезвычайного положения), отвечающей на вызовы времени и обстоятельства, грозящие существованию нации. Решение, а не дискуссия в такой ситуации должно быть выдвинуто на передний план. И это чрезвычайно актуально для современной России, потратившей полтора десятилетия на бесплодные поиски консенсуса, переговоры с террористами и "организацию" всенародного согласия. Наметившаяся было линия на более динамичную политику разбивается сегодня о постоянные рецидивы уже въевшегося в российскую политическую культуру бездеятельного и антинационального либерализма.

Ввиду явного нарастания катастрофических процессов в Российской действительности "консервативная революция" показывает нам то направление, в котором общество и власть должны увидеть выход из смертоносного тупика. Увидеть, чтобы из раздерганного противоречиями и предательствами сброда стать нацией.

 

Литература

Шмитт К. Политическая теология. М., 2000.
Шмитт К. Понятие политического. // Вопросы социологии. 1992 № 1.
Шпенглер О. Закат Европы. т. 2. Всемирно-исторические перспективы. М.: Мысль, 1994.
Шпенглер О. Пруссачество и социализм. Пг. 1922.
Эвола Ю. Люди и руины. М., 2002.
Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт. СПб.: "Наука", 2000.
Jung E.J. Die Herrschaft der Minderwertigen. Beriln, 1930.
Moeller A. Das dritte Reich. Hamburg, 1935.
Moeller A. Das Recht der jungen Volker. Munchen, 1919.
Moeller A. Erziehung zur Nation. Berlin. 1911; Moeller A. Der preu?ische Stil. Munchen. 1916.
Moeller A. Rechenschaft uber Ru?land. Berlin, 1933.

 

Источник:
Интернет-журнал "Золотой Лев"
http://www.olmer1.newmail.ru